Отряд 6  Шушенское 77

1 линейный отряд из альбома Вали Никиточкиной

группа Ф-2-75: 2-й справа Грудиев Игорь и 3-й справа - Кирсанов Андрей. По просьбе Михаила Лукьянова  добавила ЗГ.

Витёк Медведев

 О сачках – ни слова. Не потому, что Прошлое умерло, а о населении этого царства, как принято, или хорошо, или ничего, - Прошлое не умирает, а – и это уже общее место – живее всего  живого (живее всех живых), оно просто уходит со сцены, даже - с авансцены, оставляя её, узенькую полоску между занавесом и рампой, фиглярствующему настоящему,  уходит за занавес, где, за спиной этого дитяти-настоящего, готовит новые декорации  будущее, спускается в рампу, где играет музыку, под которую это настоящее якобы пляшет само по себе, прячется в суфлёрскую будку, откуда пытается подсказать правильный текст нерадивому актёришке, наконец, именно оно и стоит за режиссёрским пультом, и ни одного слова  без его, Прошлого, воли или одобрения ни один сегодняшний гений-актёр не произнесёт.

  Не потому. Просто, как бы это сформулировать… статус стройотрядовского сачка неизмеримо выше тех общепринятых социально-негативно жаргонных смыслов этого слова:  откровенный лодырь, лентяй-тихушник, хитровые…й умник,  катающийся на чужой спине, - такие в отряд, во всяком случае, в наше время, просто не попадали,  не прокатывало,  наш сачок на их фоне мог бы стать и Героем соцтруда, потому что он  просто честно работал, чего для стройотряда так же мало, как мало просто лететь, чтобы  преодолеть притяжение земли – нужно ускорение до первой космической.   Назови мы  сейчас этих ребят поимённо, мы бы читателя обманули, а ребят обидели. Поэтому – о сачках ни слова.

   А для  такого ускорения нужна была особенная энергия, я бы сказал, агрессивная в отношении дела, то есть, если  в зоне видения  появляется работа, она делается, как съедается ржавчина кислотой,  быстро и безусловно.  «Дурь это, а не энергия! – сказал мне один умный и очень уважаемый мной человек – отец, и был прав, ибо всякая настоящая энергия по природе своей не умна, по причине внутренней избыточности,  и если т.н. ум тяготеет к ряду: ум – порядок – покой – смерть, то энергия смотрит в другую сторону: энергия – беспорядок (избыток) – движение – жизнь. То есть отец меня не обидел, а только подтвердил то, что я нажил своим стройотрядовским опытом. Конечно, дурь! От большого ума просто так на перегонки по десять часов в день с носилками не побежишь. Только от дури. (Вот я нашёл к Батюшке Бетону достойную пару – Матушка Дурь). Не от ума, не от ума всё, что  составляет  нынешнее богатство и народную (русскую народную) благодать. Дурь, дурь… Не без стройотрядовского опыта родилось  ведь у меня и вот это стихотвореньице:  «Предатели отеческих могил, тоску-оглядку дюжа через силу, в ту злую ярь нехоженой тайги какая нас звезда манила? Буравь буран навылет грудь и лоб! Сбивай с седла, гни гордость, рви подпругу! Какие кони в гибельный галоп пустились с нами по шальному кругу? Нам сизые всё снятся города – вам цвет такой не выдумать нарочно! – какие черти нас несли туда, где им потом самим бывало тошно?»

   Без этой дури, разве что более солидной её модификации, не было бы ни Сибири, ни Дальнего Востока, ни Великой Победы, ни космоса. От ума мы только теряем:  Аляску, СССР… Так что… 

   Не то чтобы я разочаровался в комиссарстве, просто в новом воздухе, в который вплывала страна, стройотрядовское комиссарство переставало  дышать  естественными своими  лёгкими, а начало перепускать эту новую атмосферу через номенклаьурно-комсомольские жабры. Элитный комсомол недолго примеривался, как поэффективнее оседлать «стихийно возникшую инициативу» да поскореё прискакать на ней в царствие небесное. Оседлал и поскакал.

    «Управляемая социализация».

   Чтобы поехать в следующий, шестой свой отряд, в котором попытаться создать бригаду по образцу кругловской 72 года или  истратовской 73-го и оставить-таки после себя хотя бы двух-трёх наследников по стройотрядовскому духу (в наследниках комиссара-Фадеева я успел разочароваться), пришлось пойти на «хитрые жертвы»: записаться в зимний стройотряд (строили библиотечный корпус), за что переносили защиту диплома с января на весну, и после защиты сразу на три месяца в последний отряд, а на будущей работе как-нибудь с комсомольской же помощью отболтаться.

    Комиссарство мне не грозило  (формально я уже не принадлежал  телу факультета), что полностью соответствовало моим планам бригадирства. Командиром ехал мой лучший друг Шура Глубоков, комиссаром – мой лучший линейный прошлого года Саша Барышев, остальные штабные тоже близкие друзья: Мазыкин Саша – инженер, Суляев Юра – нач. штаба. Новые люди – завхоз Коля Кузнецов (Кока Кузя) да доктор, впервые женщина, да к тому же психиатр, даже, по-моему, гипнотизёр. Завхозовская каптёрка была рядом с медицинским кабинетом, и Кока был в кратчайший срок загипнотизирован страшненькой тридцатилетней «старушкой»-доктором. Они конкретно забили на все заповеди и  принципы строителей чего бы то ни было, но их аморальный плотский союз  в отличие от наших платонических пожаров был в мёртвой зоне наблюдающего за дисциплиной (в том числе моральной) штаба, слишком близко они были к нему, к штабу, они были в нём, как тут разглядеть…

   Отряд впервые формировался на базе нового факультета  - Энергофизического (к «атомщикам» и «теплофизикам» добавили «криогенщиков»  и убавили «тепловиков»), предполагались новые люди из других школ – всегда дополнительный интерес. Базу, как обычно, составляли второкурсники, прошедшие «Москву». И, как обычно, им казалось, что они уже в кумовстве с королями, то есть нормальной гордости и правильной злости было в них достаточно, а особо ершистые  и правильные – Кононов Сергей, Илюхин Игорь, иностранный лидер  чех Ян Бартак даже встали к штабу в некоторую оппозицию, чему виной были мы с Шурой Глубоковым – у нас с ним был  впереди этот последний отряд и сразу долгое расставание: я уезжал по распределению в родное недалёкое Лыткарино,  «в хозяйство товарища Рогова», а Шура – в Германию (ГДР) в аспирантуру, как подающий большие надежды специалист в области МГД-генераторов. У нас были сплошные горестное проводы, и почти на все подготовительные мероприятия появлялись после пивных разминок. Правильная молодёжь этого не понимала (правильно делала). Сначала они мне тоже не «пришлись» - появятся такие «гордуны» в отряде, умнее командира, святее Папы Римского,  и начнёт на эти столпы оппозиции налипать всякая причитающая  плесень: «Баня не вовремя! Масло не по норме!», но когда услышал на одном из мероприятий подготовительного периода, как Игорь Илюхин читает Блока «О доблести, о подвигах, о славе…», отлегло немного: пижоны так  не читают…

   Была  у нас с Шурой той весной и ещё одна причина нетрезвости. Всю зиму мы готовились к весеннему лыжному походу в Хибины,   пятеро альнинистов из альпсекции МЭИ, которую Глубоков и возглавлял (и возглавляет, кстати, по сегодняшний день) и я (тут уж воистину – и примкнувший к ним Фадеев). Так уж получилось, что костяк альпсекции  в те годы составляли ребята из нашей группы: Фабричнев Саша, Коля Петров и Серёга Минаев.   В серьёзные  горы я не рвался, к горам  нельзя с полулюбовью, (на целую меня просто не хватало), а на полугорных вылазках – байдарках, лыжах, слётах, пьянках и спевках - я был не гостем. Однажды,  в Крыму, на мысе Ласпи, где проходило первенство по скалолазанию среди московских ВУЗов,  я даже  соревновался, потому что накануне  мы упились местным  сухим  и некоторые штатные альпинисты  не смогли выползти из палатки, а я смог, и меня, во избежание баранки всей команде МЭИ, опохмелив, обвязали верёвкой…  Трезвый  бы не полез, а так…   показал третий – из сотни - результат и даже выполнил какой-то норматив,   после чего опять пошли в посёлок за вином, я сочинил несколько крымско-альпинистских песен, которые сам уже не помню, но Шура Глубоков говорит, будто их до сих пор поют… Но в Хибины мы с ним не попали: мне как раз на   время похода назначили защиту диплома, а Шуру не отпустили с кафедры – подготовка к германской аспирантуре оставляла желать лучшего. Ребята поехали вчетвером… Нашли их только через месяц, когда снег с подрезанной ими лавины наполовину стаял и пятиметровые щупы стали доставать до земли… «Я молчаньем застыл безветренным, мой маяк – их костёр – угас, говорят, что их было четверо, а мне кажется – пятеро нас. Злых случайностей поле минное на куски разорвёт голоса, ветер бросит их мне в гостиную, в тюль, как  старые паруса. Я сложить их опять попробую, я попробую снова плыть, пропотевшей укрывшись робою, не сумевшей других укрыть. Плыть, хмелея в погоне яростной за прошедшим, не за своим.  Шторм, как пир – и хмельно и радостно, смерть и песня – как тесно им! Но в молчанье друзей безветренно, голос мой – уголёк – угас. Знаю я, что их было четверо, но всё кажется – пятеро нас…»

   Провожали всем институтом, и всю оставшуюся весну поминали…

   Альпинисты – чудо-люди. Они любят риск. Их любит смерть, причём она, трусливая сучка, редко  может сладить с ними в прямом бою, на восхождении, чаще, в горах только пометив,  караулит внизу. Так умер добрейший человек  красавец Сергей Минаев – заболел высокотемпературным гриппом, а врачи начали лечить его от поноса… Так погиб на ночной дороге в Текстильщиках  чудо-богатырь, так  неповторимо грассировавший на песне «Ваше благор-р-родие, госпожа р-разлука…» Коля Петров – какой-то пьяный урод, вылетев на встречную, для лобового выбрал его машину… Так покатались на лыжах  по Хибинам поэт и бард Серёга Курындин и три совсем ещё молодые души…

   Я уехал в Шушенское старшим квартирьером, со мной было ещё четыре «молодых» из «криогенщиков», т.е. мне не знакомых и меня не знавших, среди которых выделялся деловым педантизмом Сергей Нестеров, успевший побывать и в дальнем, в «Саянах».

   Квартирьерство было не «полевое», а «школьное», не сложное: из классов сделать спальни, подготовить другие помещения, столовую-кухню, на школьном дворе построить туалеты на двести «прихожан», душевые, кое-какие работы по школе. Школа стояла буквально через забор от ленинского мемориала, но я не помню, чтобы это вдохновляло нас как-то особенно или настраивало на партийно-патриотические сочинения, хотя сочинялось в том июне легко и много: «Бывает в гневе комиссар порою ранней, бросает тараканов в жар от этой брани, и разбегаются клопы с тропы военной, и мысли раздувает в пыль по всей вселенной. Всегда ли он жужжит с утра, как муха це-це? всегда ль хватает поварам для супа специй? Бывает ли когда мандраж а А. Глубоки? И отчего так мал метраж у Кузи Коки? (завхоз). Зачем так много суеты у туалета? Зачем сажаем мы цветы – ведь женщин нету? Зачем нам хочется в Москве напиться пива? Иль пиво кажется вкусней от недолива? Ну а пока гуляет мат по всем объектам, беднеет нами стройотряд, мы – интеллектом, и от носков сдыхает моль под нашей койкой. Кончается слезами  боль, а жизнь – попойкой. Узнает ли когда декан о том, что пили? Что били с вором по рукам, и дети – были, получат ли бойцы аванс кусков по восемь? И сильно ли ограбит нас хмельная осень? Когда ребята загудят со страшной силой, когда монеты полетят на баб красивых, когда украсится «Пекин» штабным банкетом, мы скажем: люди - дураки, а горя – нету. Гранёный выставлен стакан и водка льётся, несут цыплёнка табака, и песнь поётся, прилипла дюжина друзей к твоей зарплате, открыт в общаге  колизей по сходной плате. Но вот зима катит в глаза, а в память – лето, и вдруг захочется сказать,  что счастья – нету, и уж забегали шиши у вас в кармане, ты пел? Поди-ка попляши, ведь ноу мани…Ну а пока гуляет мат по всем объектам, и каждый планами богат, как интеллектом, и мысль подобная стрижу пронзает тело: «Ты комиссарское  «жу-жу» послушай – дело!..»

    Как только приехали штабные и ещё десятка три старшекурсников, я сдал лагерь Суляеву и рванул на объект. До приезда основного отряда все работали на взлётно-посадочной полосе нового международного Шушенского аэропорта. Кроме других – и Шура Карпенко с Галкиным Андреем, позапрошлогодние выпускники, но отклеиться от отряда всё  никак не могли. (Может быть, потому ещё зашатались устои, что было в отрядах  много не студентов, которым все внутренние законы и распорядки  по барабану? Ведь как я вылечился от жуткой ангины, настигшей меня на третий или четвёртый день  аэропортовской жары? Сначала не обратил на неё внимания, с температурой вышел на работу,  к вечеру горло было уже не красное, а белое от гноя или чего там ещё… а температура  подскочила к краю градусника. Врачиха-психиатр  насыпала на тумбочку две горсти таблеток и предрекла как минимум недельный постельный режим («гнойная ангина!»), чего я не мог допустить в принципе. Спасли друзья, Карпенко с Галкиным. Как? Старым, как русский мир, способом: купили бутылку водки, на кухне повзаимствовали соль и перец. Когда вся «молодёжь» уснула, в трёх четвертях стакана водки разболтали, сколько только соли и перца она смогла принять, долили до  самого края… Остальное допили сами без перца. Утром я  выплюнул белую плёнку  и пошёл на работу. Врачиха развела руками. Конечно, вопиющее нарушение. «Во! Пиющее» - поправил Шура).

   Когда приехал основной отряд, всех оппозиционеров и  примкнувших к ним собрали в одну бригаду. «Бригаду хотел? Получи!» - сказал Глубоков.

   Объект достался мне сказочный: автобаза Шушенского ПМК в середине строительства, а это значит - бетонная площадка в полгектара, бетонные же полы с ремонтной ямой в главном гараже, мягкой кровли полторы тысячи квадратов, монтаж забора вокруг базы и всё что попутно. И было в бригаде 15 человек.

   Как-то, заканчивая эти записки, плавал   по интернету в  поисках чего-нибудь полезного для осмысления «феномена ССО» и наткнулся на  две статейки, из которых приведу кусочек:

«Нам скоро 80!

ССО - школа жизни. Ч.2

Работаем без перекуров

Работа в стройотряде была организована следующим образом: 55 минут – работа, 5 минут – перекур. В 1977 году в Шушенском на нашем объекте сначала работало 15 человек. Постепенно численность уменьшилась, и в итоге осталось 4 человека - тех, кто не курил. У нас был лозунг – работаем без перекуров. Причем объем работ, выполняемых на объекте, не уменьшился, а увеличился. Один курировал установку забора, один – устройство полов, я – кровлю. Приходит кран – мы все бросаемся на установку забора. Сварился битум – все занимаемся кровлей. Пришел бетон – все заливаем полы…

…Мой опыт работы в двенадцати различных отрядах привел к пониманию того, что в ССО была реализована модель демократического общества.

Сергей Нестеров. 

Об авторе: Сергей Нестеров - доктор технических наук, профессор, Почетный радист, выпускник энергофизического факультета МЭИ.

Работал в студенческих строительных отрядах «Саяны – 76», «Шушенское – 77», «Москва – 78», «Лефортово - 78», Москва – 79», «Минусинск – 80, 81, 82, 83», «Катэк – 85», а также в студенческом научно-производственном отряде «Ленинск - 86», сельскохозяйственном отряде «Малино - 79», в строительной бригаде «Селигер - 76».

Газета «Энергетик", 29.12.07.

  Ну,  о демократическом обществе разговор отдельный, а вот то, что из двенадцати своих отрядов профессор Нестеров вспомнил именно нашу шушенскую бригаду…

   Да, чтобы стать  нормальным бригадиром, совсем неплохо несколько лет потренироваться  в больших комиссарах. Нет, противостояния никакого не было, просто ни одной стороне нельзя было косячить, и это обстоятельство сразу определило тон и темп всего лета.

   Хорошая бригада – это когда каждый хорошо знает свою работу и хорошо её выполняет. При этом, конечно, слушает указания и распоряжения бригадира.

  Отличная бригада – это когда каждый отлично знает свою работу и отлично её выполняет. И слушает  указания и распоряжения бригадира.

   Супер-бригада – это когда каждый отлично знает и отлично делает все работы, которые выполняет бригада. Ну, и слушает бригадира.

   Бригада мечты – это когда каждый отлично знает и делает все работы, которые выполняет бригада, и  при этом ему не нужно  слушать бригадира ушами, каждый и без бригадирских слов, вперёд бригадирских слов чувствует, что надо делать и в этом смысле – каждый такой же бригадир, как и бригадир формальный, и даже координация происходит сама собой, просто, как в нейросети.

    «Как в нейросети» - это опять термин из будущего (по отношению к семидесятым), но дело ведь не  названии явления, а в сути. Я не специалист в психо- и социо-логиях, но знаю, что  тысячи книг написаны об отношениях (оптимальных, идеальных) в человеческом сообществе, исследованы сотни вариантов разных …кратий (демо-, парто- и пр. и пр.), и будут написаны ещё тысячи и тысячи, потому что будущее человечества зависит не от какого-то технического прогресса, а только от  того, успеют ли люди, пока этот технических прогресс и прочие напасти не погубят их окончательно, начать жить в сознательной «нейросети», как в бригаде мечты, когда  универсальными возможностями каждого решается общая задача, а радость (счастье) от её решения пропорционально вкладу.  (По-русски нейросеть определяется фразой «душа в душу», только вот у фразы маловат масштаб, «он» да «она», а принцип правильный). Это такая «игра в мозг», когда люди, как нейроны в мозгу, сообща решают задачи,  для одного нейрона невообразимые. И для кучи  нейронов тоже неподъемные. Только для нейросети. Так мы, радостно играя в эту игру, без особенных сверхнапряжений делали вчетверо. Душа в душу сверху донизу, по ширине и по кругу.  По сути нас было не четверо, мы были одним новым человеком. Не за деньги. Не от страха быть наказанным, а от страха быть не принятым  в эту игру, в сеть, потому что – сигнал из будущего! – кто не в сети, тот и не жилец, не жилец как человек нового, следующего, способного выжить в грядущем бедламе, вида. В каком-то отдалённейшем завтра в такой сети будет всё человечество (или его просто не будет), но пробные кластеры мы создавали в отрядах уже вчера. Было несколько лет удачных попыток в масштабе большого, в  200 бойцов, коллектива – это те самые тишинские отряды-семьи, не инстинктные, но сознательные муравейники-ульи, не выдержавшими, правда, долгого автономного  существования в окружающем гниловатом социуме, но,  ступенькой вниз,  кластеры-бригады, первые кирпичики лепились и обжигались на славу - из них можно строить… И насчёт отдалённости – это я с позиции нынешней «кучи», когда же заработает сеть (а она заработает,  мы в ССО это проверили), процесс пойдёт с таким экспонентальным ускорением,  а это даже будет и не ускорение, это будет такая цепная реакция и взрыв, что и время под нас сожмётся…

   А большому отряду людей не хватало. Объектов нахапали много, РБУ работал в три смены, техника не подводила –  может быть потому, что в  советское время  к сакральному посёлку большевиков внимание было  особенное? – но везде были нужны бойцы.  Мы охотно делились. Первую «выбраковку» произвёл сам Батюшка Бетон. Те, кто даже после «показываю, как…» в виброрейку впрягались по двое, к вываленному бетону подходили с краю, как будто хотели втихаря украсть пол лопатки  и трижды переспрашивали, куда нести «вон те» носилки, все  они, как правило, к тому же и заядлые курильщики-перекурщики, безвозвратно и безвозмездно отправились на другие объекты уже в первые несколько дней. Нельзя было не поразиться, сколько  они проявляли изобретательности и тратили энергии, чтобы не «перенапрячся». Конечно,  нужно бы воспитывать, но у меня в том, как мне тогда казалось, последнем отряде была другая задача: не просто воспитывать, а, главное  - отобрать и максимально обучить-закалить тех, кто будет воспитывать завтра. Как в своё время с нами поступили Боб и Бог. Поэтому скоро подоспела очередь и вторых эмигрантов из бригады, тех самых сачков, которые в другие бы времена могли бы стать Героями соцтруда: они и впрягались, и влезали, и тащили, но для этого рядом должен стоять бригадир и командовать: «впрягайтесь, влезайте, тащите…». И последних двух-трёх человек пришлось отпустить на усиление других коллективов, потому что они, делая всё без намёка на лень и без лишних команд, ходили, редко переходя на бег, а нужно было, изредка переходя на бег, летать.

   И вот так нас осталось пятеро. И вы уже догадались, кто, кроме меня: Нестеров, Илюхин, Кононов и чех Бартак. Нет, профессор Нестеров не преувеличил, написав, что в конце концов нас осталось четверо, просто последняя потеря – именно потеря – никак не из  предыдущих действий этой оперы расставаний. Игорька Илюхина мы «потеряли». Это случилось, когда  наша пятёрка уже освоилась  работать в режиме «сети». Кровля, бетонная площадка, полы с ямой, забор. Каждый курировал подготовку фронта на своём мини-объекте, а в любое освободившееся окошко «летел» туда, где, как  диктовал ему наш общий, сетевой компьютер, его помощь была более необходима. И так нас постоянно было втрое больше, то есть –  те же15 человек, слава Богу, мы были молоды, и силы хватало. Впритык.  Большей – по напряжению и сладости – усталости я не помню. Мы кайфовали. Задерживаясь на объекте на час или два, кайфовали вдвойне. Довольные и весёлые  являлись в лагерь (Суляев думал, что, задерживаясь, мы каждый день «нарушаем сухой закон», провокационно спрашивал, сколько, мол,  принято на грудь, я в тон отшучивался: «как обычно». «Ну-ну» - копил тихую злобу мой друг начальник штаба и накопил-таки к концу лета) и успевали после  короткого, но обильного ужина (Сергей Кононов для этой цели по совету старших товарищей подружился с поварихой, нас «баловали» даже жареной на сливочном масле картошечкой, а уж Серёга, самый худющий, наедался до состояния «мягкого знака» - рёбра и  пузо. Он мог себе позволить четыре дня не умываться, но не наесться вечером за четверых – никогда, потому что уже с утра ему предстояло за четверых работать,    пузо же таяло за ночь,  перетекая, за отсутствием мускулов, прямо в его жилы)   впрягались паровозом в вечернюю жизнь.

Ночью сочиняли и рисовали.  И,  конечно уж, не забывали победоносно участвовать в перманентном рыцарском турнире за сердца отрядных красавиц. Кононов, как уже говорилось, удерживал плацдарм на кухне, у меня был платонический гарем из трёх подружек-Танечек (Танечки и Леночки, никуда не деться): Танечка Ившина, рыженькая такая миледи, Танечка Кузина, миленькая такая смугляночка, и старшая - Танечка Крупенчик, чудо-ведьмочка с картинки. Никто не мог и посягнуть, только один жутко влюбчивый проф. Нестеров отфехтовал в конце концов у меня старшую жену, ну так он из бригады…

     В лагере жизнь бурлила. Саня Барышев, с одной стороны, немного обижался на меня, что я, вместо поддержки, ушёл с головой в бригаду, а с другой стороны, наверное, был доволен, что я не давил своим авторитетом «организатора досуга», давал ему волю. По выходным, когда выдавалась  пара свободных часов, мы  - два заслуженных  факультетских артиста Галкин с  Карпенко, я и сам Барышев – к общему удовольствию, нашему и шушенцев, давали в городе концерты, чаще прямо на улицах (вот сейчас думаю, включал Саня их в свои комиссарские отчёты? Хорошо бы нет),

 фото

СТЭМ на улице Шушенского. «Вот как начнёшь на досуге подумывать…» - маэстро Галкин

 но больше, конечно, балагурили в лагере, то бишь, в школе. Кроме прочего, широко отмечались и придуманные нами в 74 году стройотрядовские Новый Год и 8 Марта (августа). Вот на фото ёлка ещё не  выброшена, мы, 3-й линейный, проводим с Серёгой и Сашей Клейном, из славной команды ПО-шников, где были ещё певуны Игорь Медянцев, Володя Ляпунов, Ляпа и кремнистый, как лермонтовский путь, Шура Куприянов - какой-то аукцион, а на стене уже анонс завтрашнего фурора: опера «Штабиата», вокально-сатирический шедевр 2-го линейного. Конечно, это не «Архимед» МИФИ, это… лучше, а уж кости штабным перемоют добела. Либретто, кстати, написал «островитянин» Шура Карпенко в соавторстве с ещё одним будетлянином Витьком Медведевым.

 фото

После Нового Года и перед премьерой «Штабиаты»

   Так вот, Илюхин. Всё было в тот день, как всегда – полёт.    На объект заглянул командир Глубоков,  в это время  «на полы» подъехал МАЗ с бетоном, и, стосковавшися по простой работе Шура, остался немного «отдохнуть»  т.е., вспомнив наш «штабной объект» в Башкирии 74 года,  впрягся в рейку. Ян командовал краном на заборе.  На крыше подоспел праймер, Игорёк вколотил последний гвоздь в опалубку на «яме» и полетел вверх по лестнице, на лету одевая краги. Дальше знаем по рассказу его закадычнейшего друга Кононова. Игорь заполнил кипящим праймером два узкогорлых ведра, с ними уже полетел к разложившим рубероид двум Сергеям и… то ли споткнулся о неровности, то ли  прилип одной ногой к расплавившейся от жары битумной кляксе, - стал падать вперёд,  оба ведра выплеснулись сзади ему в краги. Не было бы этих чёртовых краг!.. Опасность от безопасности. Конечно, если бы он не летел, а, как моряк, шёл вразвалочку… но не летать-то он не мог!

   «О подвигах, о доблести, о славе…»

   До сих пор у него на руках до локтей нет кожи…

   И вот тогда-то мы остались вчетвером, уже принципиально не брали никого даже пятым – за Игоря, как «за того парня», работать было наше святое. Наше.

фото

Бригада мечты – без Игоря - на битумоварке (вид с кровли): проф. Нестеров, русский чех Ян Бартак, Кононов Сергей  и я.

   Дурь, дурь, дурь!.. Сибирь, Аляска, космос…  До конца лета Игорь провалялся в Шушенской больнице и уехал домой вместе со всеми ребятами… Дурь!.. Арктика, Антарктика… Я сейчас живу на улице Адмирала Лазарева, довольно длинная улица, половина Южного Бутово живёт на ней, ходит, объясняют друг другу, как по «Лазарева» куда пройти,  по десять раз на день попадается на глаза эта вывеска «улица Адмирала Лазарева», а ведь спроси почти любого – никто и не скажет, чем он знаменит, этот адмирал? А знаменит он этой самой дурью… Разве умный человек на  каком-то шлюпе попрётся в Антарктиду, куда  и сейчас-то  крейсера и АПЛы  ходят с опаской? Дури в том далёком 1820 году хватило только у двух русских офицеров, на двух, сказать-то страшно – шлюпах, «Востоке» и «Мирном»,  открыть Антарктиду, сделав её изначально русской.   А  нам от  этой дури наследство – и Антарктида, и на память целая улица, и сама эта дурь. Белинсгаузена, кстати, звали Фаддеем Фаддеевичем.

   У нас от ума одно только горе, всё, что есть в стране добротного и  стоящего, только от дури, от того, наверное, нам она как-то милее, в ней, по оконцовке, смысла выходит больше, не говорю уж о пользе. От того мне как-то  неловко смотреть  на разных умников из «Что-Где-Когда?», или КВНы, или, упаси Бог,  «Самых сильных», что-то в них от кастрированных петухов – кукарекают вхолостую. Мне их, умных, жалко, потому что их   сильно обманули, по-иезуитски хитро отстранив их от настоящего мужского делания.

   Последний рабочий день  мы вместо роб надели самые лучшие свои белые рубахи, галстуки, нагладили брюки и начистили ботинки – показать себе и всем, каким праздником было для нас это лето. И – на этот раз в самом деле –  в конце дня наградили себя ящиком пива, чтобы хоть не зря Суляев злился…

фото

Пиво на прощание с объектом. И шофёр Витя доволен: «Всё бы вам бетон! Пиво и вести легче…»

    Пиво вышло мне боком: присовокупив его ко всему до этого пригрезившемуся, мой друг Суляев убедил-таки моих лучших друзей Барышева и Глубокова, отчислить меня из отряда за «систематическое нарушение внутреннего распорядка», что и было сделано на другой день после отъезда основного отряда.

    В Москву я не торопился, и, проводив ребят, уже отчисленный, занялся «антиквартирьерством» - заканчивать косметический ремонт классов, в которых жили, разбирать всё, что три месяца назад построил, штабным моим друзьям было не до этого.  Как обычно в конце лета было радостно за сделанное и невыносимо грустно – самое «музовое» состояние: стихи и песни в те несколько дней писались в такт с дыханием. 

        «Гонит скука косяки на юг, Гонит ветер облака на север, мне колёс сегодня снился стук, снилось, как ревёт на взлёт пропеллер. Люди греют у морей живот, и считают в облаках дыры,  а я вспомнил, как сапог жмёт, и нельзя ногою дать «вира». Им приснится в октябре сон  про дешёвые в разлив вина, ну а мне всю ночь ходил бетон, и мочил моим друзьям спины. Им не вспомнить уж ни о ком, с кем скучали под солнцем юга,  я с ребятами был знаком, а теперь я им стал другом.  Интересно мне, о чём поёт соловей в каком-нибудь Сочи? Но меня уж Абакан ждёт, и сибирские зовут ночи. Гонит ветер облака на юг, гонит осень косяки на север… Разбудил меня колёс стук, разбудил меня совсем пропеллер…»

   У этих стихов запах   позднего шушенского августа, они очень несовершенны, но я никогда их не «правил», чтобы запаха этого не выветрить:

   «Скажи мне, кто строил этот большой Город? Кто поселил Счастье в самом простом доме? Кто на листах улиц нарисовал Радость? Сказал, что жить – будем, сказал, что жить – надо. Любой ночной странник, вдруг проходя мимо, увидит свет в окнах сквозь пелену дыма, увидит, как щедро себя навек дарит такой чудной Вере такой чудной парень, как на губах милой рисует он счастье, как ночь идёт мимо, как сон крадёт страсти. Я расскажу людям про этот Сад Правду, скажу, что жить будем, скажу, что жить – надо. Скажу себе тоже, что уж конец лета, что год не зря прожил, сажая Сад этот, что рисовал Радость на рукавах улиц, и говорил Правду взволнованным людям».

    Со штабными я даже не поссорился: ну, отчислили и отчислили, им так, наверное, надо. Законы законами, а дружба дружбой. Когда посадили в самолёт последних ребят и в Шушенском остались из МЭИ только штаб да я, переселились до своего утреннего самолёта в гостиницу да пошли в кабак… Попили, повспоминали, не только отрядное, всякое,  например,  как 12 апреля, на День Космонавтики, поплыли на байдарках по Лопасне, и мы с Шурой Глубоковым перевернулись на затопленном половодьем висячем мостике, утопив, кроме всего сухого и тёплого, четыре бутылки водки.

   - Вот за это мы тебя и отчислили, - признался-пошутил Суляев, - награда нашла героя.

   - Тогда бы надо и Глубокова отчислять, - резонно заметил я.

   - Сейчас…

   Короче, напились. В ресторане я «затанцевал» очаровательнейшую сибирскую княжну и ночевал не в гостинице, а когда   на рассвете, за два часа до самолёта, в гостинице-таки появился, то застал штаб в полном составе мучающимся  в жёстких креслах фойе. Меня чуть было не отчислили во второй раз за неделю - почему-то они подумали, что если ни у кого из них ключей от комнат нет, то, значит,  они у меня, а я, такой-сякой, их   заслуженный отдых променял на бабу.

   - Убить его, -  наконец-то Суляев получил подтверждение моей порочности, - давай ключи!

   - Ключи на вахте, - и гнев команды переключился на начштаба, - пить надо меньше.

 … А в следующем году все четверо поехали – Нестеров и Илюхин командирами, Кононов и Бартак – комиссарами… Без меня.